Бетховен говорил, что достиг мастерства тогда,

когда перестал вкладывать в сонату

содержание десяти сонат.

Иван Бунин

1.

Друг привёз и подарил замечательно хорошо составленную и отпечатанную книгу фотографий, сделанных его отцом – известным в своей стране (и не только) фотохудожником и репортёром. Схвачен огромный промежуток времени – целая жизнь, от конца 60-х до последних лет. Все фотографии чорно-белые. На книге – дарственная надпись, от автора: большая честь для меня.

Мы давно друзья с этим другом моим. Можно сказать что «старые». Всякой встрече рады и, по нечастости, по кратковременности этих встреч рады искренно, потому хотя бы, что не успеваем друг другу наскучить.

Встретившись, вечер и большую часть ночи провели вместе, перемещаясь из одного «упоительного» заведения в другое, бродя по обезлюженной, неожиданно тихой внутрибульварной Москве, говоря, говоря друг дружке нечто важное, с важным чепуху, а из чепухи вдруг просыпáлся ворох идей, мыслей, и с ними, как полагается, то восторги, то тихие огорчения.

С отцом моего друга я, увы, не знаком. Мы даже мельком ни разу не виделись. Тем дороже, что книга автором надписана: отец понял, что книга отдаётся подарком не чужому для его сына человеку.

2.

... Проснувшись к середине дня с догадкой, что сегодня-то, по крайней мере в течение нескольких оставшихся светлых часов я наконец предоставлен самому себе, отключил телефон, устроился на диване, положил перед собой толстенный, в семьсот страниц кирпич подаренной накануне книги, и... забыл о времени. Погрузился в сон наяву.

Чорно-белая фотография – самостоятельный жанр, особое искусство. Это как сон. Чей-то сон, в котором видишь осколки снов чужих жизней – множества жизней.

Для многих, очень многих из тех, чьи лица отпечатались в кадре портрета, в жанровых сценках, жизнь, вероятно, окончилась, и окончилась она давно или недавно – не столь теперь важно: время – царица условностей мира сего.

Фотография в этом смысле лучший отрезвитель опьянённому жизнью сознанию. Фотография вся – миг, миг и более ничего, и в этом миге и в прибившемся к нему «ничего» вдруг открывается тайна, и в тайне жизнь, жизнь без границ, потому как границы в миг, как ни верти, не умещаются.

3.

К фотографии, безусловно, нужно иметь талант, и ещё безусловнее – ей, как и всякому ремеслу надо учиться. Тут, кажется, парадокс: «учиться», это ставить границы, но как можно поставить границы тому, что в границах не нуждается, что отвергает самое понятие «границы»?

Или так: как можно научиться жизни, как усвоить самую ненаучную из наук?

Или ещё так: можно ли уметь видеть сны?

Возразят: но есть ведь множество фотографий, которые только по видимости фотографии, на них и смотреть не хочется, в них и увидеть что-нибудь часто невозможно.

Отвечать не стану, а – спрошу: разве нет множества слов, которые только по видимости – слова; разве нет множества составленных из видимостей слов видимостей мыслей?

Говорю же: тайна. Феномен той же, кажется, природы, что и Большой Взрыв – когда из «мига», из «точки» вдруг и разом произошла Вселенная, без начала и без конца.

Чудо.

Вот, собственно, к этому я и вёл: приехал друг и подарил чудо. И скажу ещё: чудо, если это подлинное чудо, а не штукарская фокусировка мнимостей, длительности не имеет, оно всегда – миг.