***
«Во время оно» кафедры не пустовали; менторские должности по праву занимали Религия и Литература, до поры перипатетически и, главное, рука об руку, ликейно прогуливавшиеся во главе процессии верных своих менти (учеников). Однако настал срок, и менторы разошлись и даже рассорились, и Религия была объявлена вне закона, а Литературе велелось изменить самоё себя, по прокрустовой мерке.
Ещё после грянуло «царство свободы», в котором каждый из прежде почитаемых менторов, заново и окончательно уже «овеществившись», оказался заложником отчуждения (самогó от себя, прежде всего), выставив на смену равновесности диктат, обратив человека-адепта из субъекта в объект, объяснившись при этом в жиденькие ряды изумившихся «чуду», что человеки сами принесли к их ногам свою свободу и хлебы, делегировали им остатки их прежней власти, а с тем и пали ниц, однако не с тем, чтобы ими, падшими, правили, чтобы над их несмирным стадом «руками водили», а с тем, чтобы от них наконец и повсеместно-посюсторонне отстали, потому в той земле, куда упёрлись взоры падших, обнаружилось много прежде не замечавшегося, копошливого, чреватого тихими радостями безвольного самолюбования и временных наслаждений.
Двери Кафедры Любви и Кафедры Смерти прикрылись сами собою. Мало кто из ныне текущих вспоминает о прежде достославном Настоящем этих чудесных «зеркал» – отображений Бога и Мира, а кому сдуру взбредёт на ум окунуться в прошедшее, те, кто с грустью, кто с негодованием, спешат оглянуться в себя, в этот межвременный «тыл передовой линии», и, наткнувшись на дробность прежде великого, выбирают дорогу забвений.
Эти – «масса», не желая более доводить себя до высоты прежних представлений о «понятии» человека, освобождаются разом и от прежних менторов, и от настоящих себя, отправив «предмет» человека на пыльную полку с навалом вышедших из употребления (и из моды!) вещей и хламными прятками детско-юношеских иллюзий.
И вот что чуднó: Литература была отставлена в вещной ряд ещё в пору бытия самого читающего общества, в народе, одарённом обновлённо «золотовековым» детством, самым счастливым из возможных и представимых. Теперь же, овеществлённая «самим ходом вещей», по-мидасовски всеовеществляющая «цифра» (силён и бессмертен гедонист Силен!) на наших глазах втискивает и «Бога», т.е. прежние, «фантазийные» представления о Нём в ту же плоскость.
Ослиные уши и убийственная для иных существ чаша – не цикуты! – бычьей крови ставит душную, зато невещную точку в затянувшейся песне горно-равнинных козлов.
***
Дух отчуждения непревосходим в состязании объятий, точно моторчатый Карлсон со своею мифической бабушкою (которая давно, известно, приехала, а и не уезжала, может быть, вовсе). Первое место свободно? Да нет же! оно у «Бытия», грязного и бесчестного, но выставляющего грязь свою благоухающим идеалом белизны, а бесчестность – лоном и обителью справедливости и сострадания. Это нравственно? Бесспорно. Потому – сначала дай мне несвободу заработать свой хлеб, а после – спрашивай, как и благодаря чему (кому) мне это удалось.
Такой у нас договор – «общественный». «Любовь» и «Смерть» в нём – дробности, пара пунктиков в известной статье, набранной мельчайшим из петитов, частичность частно-интимной, и тем уже притемнённой жизни.
Пока она есть. Мы отрешились тебя, Сын Человеческий, и надеемся, что это взаимно и подлинно.
Ступай и не мешай нашему подвигу!
Подпись…ОО (Отчуждённо Отсутствует.)
