Задрав голову, щуря глаз вглядывался, молчал – без мысли как без прошлого с будущим, потому мысль, она всегда от-настоящая, она грусть и мечта, гнев и тревога. Настоящее – секундное – щадяще молчаливое, точно Бог, отшедший две тыщи лет тому, в три недолгих года успевший всё сказать.
Лес зелен, тих, по низам подтоплен. Грибы карабкаются на взгорочки, ища средины между жизнью неба и земли, - между грустью и мечтой, гневом и тревогой. Ища настоящего.
А тут – человек, человек со своей мыслью, копошливой, блажной и блаженной – разом.
Человек тычет носком ботинка в дорогу, на изводе деревни сколько-то лет тому укатанной асфальтно-гравийной смесью, и видит – песок, лесная основа, материк, вбирающий в своё тело чуждую ему насыпь-укатку, пожирающий шуршливое беспокойство в молчь тишины, в беззвучье настоящего, берёт своё, некогда у него отнятое.
Человек замирает, вглядывается – уже не в небо, а точно в себя, видит: лесная, песчаная дорога, в её зыбком изгибе, чиста как безлюдна; над следами разного вида и образа зверей, таящихся теперь по лесным сторонам, - силуэт Ангела, вольным контуром, без классической прорисовки, строгий и, разом, милостивый.
Или нет – не милостивый, это кажимость; он – в себе, целиком, без осадка нецельностей с рисками секунд, часов, столетий и надежд.
