При Николае I продолжилось расширение круга сведений, включаемых в удостоверения личности. В формулярные списки чиновников и их “увольнительные виды”, служившие для них паспортами, вводится графа “вероисповедание”. В отличие, например, от “семейного положения”, “вероисповедание” не имело ни идентификационного, ни правового значения. Новые пункты содержали информацию, которую невозможно проверить вне места постоянного жительства, но позволявшую более надежно устанавливать “личность” в случае проведения процедуры опознания, поскольку и “семейное положение”, и “вероисповедание” оформлялись документально. Тем самым, паспортные сведения увязывались с другой документированной информацией о человеке».
Выведу: «“вероисповедание” не имело ни идентификационного, ни правового значения».
Именно так укоренялись «понятия» административной нравственности, на полях правового поля – вроде как «тихой сапой», скользяще и не затрогивая главного. В СССР, по факту «исчезновения» вероисповеданий, в каком-то смысле аналогом графы «вероисповедание» Имперского периода стала графа «национальность», с густейшим оттенком именно что надправовой административной нравственности: эти – вполне «советские», «наши», «свои», а те – чуть «хуже», и «чужее», а к третьим государство проявляет «чувство сострадания», обеспечивая, скажем, поступление в высшие учебные заведения вне конкурса, на основании именно этой графы.
Невеликое сострадание к лицам невеликих народностей.
И все, без ограничений – в театр! Если не в Большой, то в кукольный.
Три мира: мир внепостно открытых дверей (театральных), мир чорт порою знает чего, настежь распахнутого, но в театральных костюмах и декорациях, и мир дверей заколоченных (чаемый иными), а культурный код, а национальная идея и проч., и проч. – всё одни, одни на всех, в полноте преемственности: патриотизм!
Можно чуть прямее (см. ниже положенное): сначала кикиморы голосили, потом – ангелы и черти, ещё потом – бесы и народные артисты, потомее – чорт знает кто, но за большие деньги («народные», вероятно), дальше – всем залепить дулы и молчать по трапочкам…
«Культура должна принадлежать».
Кафка зевает: скушно, девушки, но вы продолжайте, продолжайте, с последней реплики – репетэ-э!
Le délit répété*.
*См. перевод с французского.
