Знал ли Пушкин, затевший сватовство к Гончаровой, о князе Белкине? Вероятно, знал. Мог ли он одарить своего уездного Моцарта фамилией «соперника»? Предположим. Но для чего, неужели чтобы «заживо умертвить» как «увековечить»? По мне – призрачно, шатко. Но мелькнуть в его сознании «Белкин» мог. Именно мелькнуть – как набор звуков, выстраиваемых в «звукосмысл». Игра.
Положим, такого порядка:
«Белкин» – от белки, именем белой, на самом деле – рыжей; белка, известно, в «достославные» времена была «денежной единицей»;
«Пушкин» – и от «пушнины» и от «пушки»; жерло пушки черно, а Пушкин – Ганибал, «ефиоп», на деле – русский, «белый», и в те же «достославные» времена Пушкины ценились – государями, как бояре.
И – хвостиком: вознамерившемуся жениться Пушкину ой как нужны «белки», т.е. деньги, для которых, известно, не только можно, а и нужно рукопись продать.
Такая вот игра.
А теперь – к чужому, чужеродному, вычитанному сколько-то времени тому; итак – 1267 год:
«К Великому Князю Данилу Александровичу выехал из Пруссии дивный муж Аманд Бассавол, честию Маркграф, названный по крещеньи Васильем и был у Великаго Князя Наместником. Правнук сего Аманда, московский же наместник Петр Бассавол имел сына Алексея по прозванию Хвост, который находился в Москве тысяцким. Правнук Алексея Петровича Федор Борисович Отяй имел сына Ивана по прозванию Белка. От Алексея Хвоста пошли Хвостовы; от Федора Отяя – Отяевы; а от Ивана Белки – Белкины. Происшедшие потомки от сего Ивана Белки Григорий Иванович Белкин за многия службы в 1619 году и за Московское осадное сидение, также и сын его Тимофей Григорьевич Белкин за службу и храбрость от Российских Государей пожалованы были поместьями и на оные грамотами... Все сие доказывается сверх Бархатной книги жалованными на поместья грамотами и родословною Белкиных».
Когда прочёл, не смог сдержать ухмылки: поскреби самого что ни на есть русского – сыщешь немца.
Не татарина – его чужеродие немца. С «ефиопом» в нагрузку.
И все – поэты. Как на русскую почву станут, начинают блажмя голосить.
