Прочёл и сияю:
«Плодовитейший баснописец и теоретик басенного жанра Д.И. Хвостов разграничивал басню (“притчу”) и сказку так: “Притча есть наставление (moralité), извлекаемое из повести о приключениях животных, птиц, рыб, насекомых, дерев и всех бессловесных существ, и <...> подобием своим делает гнусным порок и возвеличивает добродетель <...> Сказка описывает приключения людей. <...> Сказка представляет нравоучение свое прямым лицем, не растворяя оного красками иносказания”. В свете этой теории “Лебедь, Щука и Рак” Крылова – басня, а его же “Демьянова уха” – сказка. Нынешнему читателю такие нюансы могут показаться несущественными и чересчур схоластическими (басня и сказка воспринимаются как разновидности одного дидактического жанра); читателем начала XIX века они ощущались более отчетливо». - О.Проскурин. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000. С. 192-193.
Cиятельность во мне возникла не с ловли «нюансов восприятия», теряемых во времени, - это дело натуральное. Кто знает о сказочно развесёлой фигуре графа Дмитрия Иваныча Хвостова, тому, думаю, с первой строки стало не по себе: сиятельный граф-графоман, и вдруг – «теоретик басенного жанра», таким уморительно суриозным тоном! Тем, кто пока не знает об этой знаковой фигуре русской литературы золотой поры XIX века (я не оговорился: такой графоман – знаков и значащ), приведу парочку образцов графского творчества, с тем, чтобы перескочить к насущному, сиюминутному, вот:
Мы от кичливости, нередко и от лени,
Возносим к небесам бессмысленные пени:
Как будто с нас
Бог всякий час
Спускать не должен глаз.
Он будто пестун наш. Коль так, так где ж свобода?
Вопль мужика-глупца летел небес до свода.
О чем кричал мужик? Блоха
Его кусала.
Она как зверь лиха
И кровь сосала.
Он челобитствовал о том лишь у небес,
Чтобы управился с блохою Геркулес
Или чтоб на нее свой гром пустил Зевес.
Мужик! Не умничай - таскайся за сохою
И небу не скучай блохою.
ГОРА В РОДАХ
Гора беременна кричала
И о своих родах всем уши прожужжала.
Бежит со всех сторон народ,
Разиня рот,
Кричит: "Гора презнатного ребенка
На свет произведет, - не меньше как левёнка,
Иль тигра, иль слона".
Все час ее стрегут.
Пииты на стихах уже ребенку лгут.
Но час приспел: гора-княгиня разрешилась,
Вселенна изумилась.
То, помню, имянно в полночну было тишь.
Гора родила - мышь.
А теперь – что напомнило о графе. Наконец-то удалось прикупить очередной выпуск альманаха «Достоевский и мировая культура», нумер 25-ый, с пафосным восклицанием редактора во вступительной статье: «Можно без всякого преувеличения сказать, что нынешний юбилейный (25-й!) номер альманаха – один из лучших за все годы выпуска». О, конечно: «Гора беременна кричала // И о своих родах всем уши прожужжала» – Хвостовское, хвастовато-хвостоватое, вату в уши пора вкладывать.
Читаю – первая, открывающая альманах работа с известной фамилией: «Сергей Хоружий. “Братья Карамазовы” в призме исихастской антропологии», - и всё, с заголовка, таким уморительно суриозным тоном! Откуда «призма» взялась? Откуда в романе «исихазм»? А вот: «Русское исихастское возрождение развивалось по Достоевскому» (стр. 35-36). Это философское и историческое наблюдение тут же отозвалось во мне "лёвизной" Хвостовской строчки «Гора презнатного ребенка на свет произведет, - не меньше как левёнка». Г-н Хоружий не обманул, он выявил в «Братьях» «антропокосмос» и, не отходя от кассы, классифицировал его, обозначил некий «порядок» на полках рассудочного восприятия художественного текста. В «порядке» обнаружились следующие, рассованные по пробиркам гомункулы: «Рассказчик», «Семейка», «Старцы», «Праведники», «Мальчики», «Женщины», «Униженные и оскорбленные», «Не наши», «Фантомные голоса» и «Объектные персонажи».
Особенный восторг вызвали две философские пробирки: «Праведники» и «Фантомные голоса». Осторожно вскрываю первую: «Праведники: фигуры, крайне характерные для русской литературы и для Достоевского, в частности. В романе их представляют два персонажа из жития Зосимы: Маркел, брат его, и Михаил, он же Таинственный посетитель...» (стр. 26).
На Таинственном посетителе «исихастская антропология» г-на Хоружего издала неприличный звук: нераскаянный убийца Михаил, он же Таинственный посетитель, оказался, по Хоружему, «праведником», причём, следует понимать, главным на весь роман праведником-исихастом, ведь он тринадцать лет провёл в молчании, тая совершонное убийство. Учитесь, монашествующие-афонствующие!
Вскрываю другую пробирку – ту, что с «Фантомными голосами»: «Фантомные голоса – искушения Ивана: Смердяков, Черт. Голос Смердякова помещен сюда мною оттого, что этот голос, как и у Черта, лишь одно из порождений, проекций голоса Ивана. Вне связи с Иваном Смердяков был бы безголосым: свое преступление, дающее ему полноправный голос, диалогическую позицию, он совершает с голоса Ивана...» (стр. 27).
Ну, - вздохнул, - теперь-то ясно, наконец, с романной иерихонской трубой, убившей Фёдора Павловича одним только разеванием рта. Тут же припомнилась картинка из старинного синема «Фантомас» (всё ж тут «фантомно»): сидит ни о чём не подозревающая жертва, слышит телефонный ринг-ринг, снимает трубку, откуда доносится: «Через пять минут вас посетит Фантомас, хе-хе»; жертва недоумевает, но недоумение тут же разрешается: из-за спинки дивана выскакивает чорная рука в чорной перчатке с чорной дубинкой и по-чорному лупит жертву в темя. Аут, смена кадра, Rock'n'roll Lullaby.
… Философия синтетическая наука, об этом казусе я где-то читывал, где – вспоминать не стану, на истинности утверждения тоже не затопчусь, но помню, что г-н Хоружий известен будто бы как философ, и его много хвалят. Нынешний его труд, вне всяких сомнений, и шедеврален, и эпохален самой постановкой темы о Достоевском «в призме исихастской антропологии», и тема эта, полагаю, предвещена была великим предшественником г-на Хоружего графом Хвостовым («Хе-Хе» это вам не хе-хе) в притче-басне (я так и не разобрался в теории жанра) «Ворона и сыр». В этой:
притча
Однажды после пира
Ворона унесла остаток малый сыра,
С добычею в губах не медля на кусток
Ореховый присела.
Лисица к сыру подоспела
И лесть, как водится, запела
(Насильно взять нельзя): "Я чаю, голосок
Приятен у тебя и нежен и высок".
Ворона глупая от радости мечтала,
Что Каталани стала,
И пасть разинула - упал кусок,
Который подхватя, коварная лисица
Сказала напрямки: "Не верь хвале, сестрица
Ворону хвалит мир,
Когда у ней случится сыр".
Обожаю теоретиков литературы и ничем не выводимую в них преемственность. Одного им не достаёт: полного и окончательного следования традиции исихазма, ведь сказано: «Мужик, не умничай – таскайся за сохою // И небу не скучай блохою».
Необходимое примечание: цитация г-на Хоружего производилась по изданию: «Достоевский и мировая культура». Альманах. № 25. М., 2009. Главный редактор К.А. Степанян. Редакционный совет: Н.Т. Ашимбаева, В.И. Богданова, В.А. Викторович, А.Г. Гачева, В.Н. Захаров, Т.А. Касаткина, Л.И. Сараскина, БН. Тихомиров, Г.К. Щенников.
Слава героям! Объявляется минута молчания, а Ликушин пока почитает эту книженцию дальше, дальше, дальше...
