Будучи весьма стеснённым в средствах, втянутый в долгую возню с разделом родового имущества, барон подал полковому начальству рапорт об отпуске, и рапорт был удовлетворён; из Германии барон дважды просил о продлении отпуска, а затем уже и об отставке, с присвоением ему «за беспорочную службу» следующего чина – подполковника. Ответ был таков: прошение следует подавать по форме, с прибытием на место, т.е. в Россию. Своевременно выехать барон не смог, что стало причиной отчисления его как самовольно оставившего службу. Барон так и остался «вечным» ротмистром (титулярным советником). Однако существует легенда, по которой бывший ротмистр фон Мюнгхаузен так-таки побывал в России, попытавшись добиться своего – и с присвоением очередного звания, и с полагавшейся к званию пенсией. К кому мог обратиться немецкий барон-кирасир? К полковому начальству, давно забывшему о герое? Нет – к Императрице-соотечественнице, которой (имеются свидетельства) хорошо и надолго запомнился бравый командир лейб-компании – одно из первых (по времени встречи) официальных лиц великой Империи, открывшейся для бесприданницы Фике и безграничным богатством, и беспредельным могуществом, и фантастической славой.
… И был мне сон.
Виды видывавшая кровать была коротка, постояльцу никак не удавалось вытянуться во весь свой немалый рост. Но – усталость, дорожная усталость: постоялец впадал в забытье, забытье открывалось полупрозрачным коконом чудной кареты: можно разглядеть спины форейторов в ливреях и, смуглыми пятнами – лица арапчат на запятках. Сию же минуту чья-то услужливая рука снаружи распахивает дверку: началось представление.
По зелёному взгорку марширует рота комедиантов, ряженных в мундиры русских полков, и все они в чине секунд-маиоров. Марш сопровождает музыка, однако это не привычная уху постояльца полковая музыка, да и самого оркестра что-то не видать (постоялец поозирался, вглядываясь), но вот же – всё в строю не то пляшет, не то марширует!
Увлечонный зрелищем, постоялец не заметил поначалу, как из лесочка вышел коренастый мужичок в иссиня-чорной лопатой на грудь бороде, в заячьем тулупчике. Постояв минуту-другую рядом с постояльцем, не без интереса понаблюдав за экзотическим зрелищем, мужичок запанибрата хлопает постояльца по плечу и, заговорщически подмигнув, басит:
- А ведь не шутка это, барин хороший, ой не шутка!
Высказав, мужичок хохочет, молчит, ожидая ответа, и, сразу не дождавшись, продолжает, однако тон берёт другой:
- Секун-маиоры сплошь… Так-то народ говорит. Секун! Сечь – глубокое, как иной сон глубинное словцо: здесь тебе и поротьба, и четвертование, и Сечь Запорожская обочь. А где секун-маиоры, там и царица секун, а-сь, барин?..
- Тут вот что, барин, - продолжает мужичок, взяв нотку доверительности, - катился б ты отсель, в неметчину свою, по добру по здорову: царица немца не жалует, царица русских любит. Верно говорю, даром что ли я маркиз!
Постоялец дёргает головой как отмахиваясь от назойливой мухи, но тут внимание его занимает следующая картина: на взгорок, следом за марширующими взъезжает самоездом белёная русская печь, на которой возлежит, драпированный в шелка и парчу, некто одноглазый, в пудреном лице, в мундире генерал-аншефа. Одноглазый, обращаясь к постояльцу, задорно, не по чину, кричит:
- Пускаю утку… Хе-хе! Дюжину уток! Стреляйте, ротмистр, ну же – пли!..
Из печной трубы, точно по волшебству, вылетают, одна за другой, двенадцать уток, за ними селезень. Зыркнув на постояльца колючим глазком и не заметив порыва к исполнению, одноглазый, изогнувшись, втискивает в пещную пасть заряженную пистолю, раздаётся выстрел… Утки нанизываются на кощееву иглу, которой и была заряжена пистоля, на конце иглы безымянным русским мастером выгравирована картина с видом на главную мечеть Царьграда.
Одноглазый хохочет:
- Вот она, сила инородного духа! Учись, ротмистр, и запоминай: Самодержавие, Православие, Инородность! Буди, буди ещё!..
Картинка истаивает, постоялец пробуждается от настойчивого стука в дверь, слышит:
- Херр Фауст, херр Фауст!..
Постоялец догадывается, что это он «херр Фауст», потому так отрекомендовался хозяину постоялого двора близ границы Польского Королевства и Российской Империи. Тут же вспомнилось виденное дорогой представление бродячих комедиантов – трагедия о печатнике Иоганне Фаусте и чорте… или не чорте?
Постоялец окончательно проснулся, глянул в подслеповатое окошко, вскочил, точно по тревожному сигналу трубы. Он был готов.
…
С чем возвратился фантастический барон из России? Верно – без подполковничьего мундира, а с ним и без пенсии. Возвратился тем же ротмистром и титулярным советником. Но возвратился он и с чем-то несопоставимо большим, с чем-то настолько неожиданным, что открыта тайна сия может быть только прямым наследникам Карла Фридриха Иеронима, и заплатят они за открытие ту же цену, какую чорт заплатил пану Гоголю-Яновскому за чудную красную свитку.
*Автор известного нам «книжного» барона Мюнгхаузена Рудольф Эрих Распэ выслужился из писарей в профессора (немецкий вариант «разночинца» и «маленького человека»). По всей вероятности, состоял в некотором знакомстве с бароном. Погорел профессор на нужде и жадности: украл и продал тайком часть археологической коллекции своего патрона, ландграфа. Бежал в Лондон («маленькие человеки» часто с тех пор именно туда бегут). В Лондоне, ища себе заработка, Распэ записывает слышанные прежде и читанные в немецких изданиях байки барона, записанное издаёт. Заработать, говорят, так и не удалось, а вот в литературу войти – это да. Барон, вроде бы, грозился судом вору и мошеннику, но и здесь не случилось. Отныне они вместе – Мюнгхаузен и Распэ, великан и карлик.
