День как день – с высокими, «ватными» облаками, на густой и бледнеющей, по мере упадания к горизонту, голубой подложке неба. До вчерашнего стояли жары – непроходимо плотные, душащие кислым запахом гудрона на прижарках дорог, духмяно парные в разнотравных низинах загородных пустошей. Пока едешь и идёшь, добираясь к надречной лесной полосе – глубокой, буреломно-дикой, с резной тенью, которая «больше, чем свет», с липким зудом оволчавшего комара, с чуть слышным низовым ветерком и недвижностью подсыхающего листа, нутро твоё на каждом сделанном шаге гулчает, обращается в воздушную полость, набирает неба и высоты, и кожа твоя, твоя крепость, продублёная вольготной, летней, дворовой мальчишечьей жизнью, вдруг истончается в плёнку, готовую вот-вот и вдруг, целиком и полностью отдать тебя небу и его высоте. Это чудо: ты, сам того не заметив, становишься огромным глотком воздуха – голубоватого, с тоненькой золотой жилкой вызревающего восторга. ... На узкой серо-жолтой полоске у воды – огромный, корявый, в наростах и узлах, почернелый обломок древесного ствола, предмет нерешонного спора: дуб это был или вяз. Был – когда-то давно, когда обломок существовал частью целого и живого, перемычкой, соединявшей две кроны – подземную и поднебную, корневую и ветвяную, как образы двух пространств, двух мiров скоротечной жизни, дающих русло низовому ветерку её. Река. Заводь. «Бездонка». Вот он – образ мiра на исходе из детства, в последнее лето полётов во снах наяву: день, один нескончаемо до-о-олгий день. Нырнуть, что ли - чтоб «с ручками»?
