|
|
|
March 6th, 2014
09:10 pm - ЧеЛоВЕК ДоКТоРА ПАВЛоВА
I.
 Больного с синдромом дежавю вводят в кабинет. Доктор, радостно, со стула за столом: Здравствуйте, вы меня когда-нибудь видели? - Больной, изумлённо: Не-ет... Доктор: Я думаю, что когда вы постороннего неизвестного человека считаете за знакомого, то чувства странности тут меньше, чем когда вы смотрите на свою жену и видите, что это не она. Больной: Э, нет, доктор, тут у вас промашка! Видно, что человек вы хоть и учёный, а холостой. Доктор: Верно! Больной: То-то же! Я, когда на свою посмотрю, всё одной и той же мыслью терзаюсь: как, думаю, ты на такой женился? Куда смотрел! Так что тут никакой вообще странности. А если взять, что она по парикмахерским салонам, по шмоткам все деньги грохает, и всё время перекрашенное у неё лицо, так я давно уже обязан её не узнавать. Какая же странность? Доктор, задумчиво: У вас развивается бромизм... Больной: С чего вы взяли? Доктор, смеясь: Это секрет! Больной: У вас не может быть от меня секретов. Доктор: Отчего же? Больной: Я единственный больной, который согласился лечь в вашу клинику. Если я уйду, вам обрежут финансирование, вам вообще денег не дадут, по миру пойдёте! Доктор: Вот вы сказали: «уйду», а кто же вас, больного, недолеченного, выпустит? Больной, чуть не плача: Говорите начистоту, что вы задумали! Доктор: Ровным счётом ничего. У вас дежавю. Науке это известно. Науке всё, дружок, известно. Например, что галлюсинации могут держаться за вас годами. Го-да-ми! Слышите? Мы вас наблюдаем. Вы меня, случаем, не узнаёте? Больной: Вы – моя смерть. Доктор: Ну, это, знаете, словесность. Больные, как и психиатры, любят заниматься словесностью – факт. Вот я, когда был в Америке, у меня кошелёк стянули. Так расстроился, не представляете! Вот уж словесность тогда была, на весь Бродвей! Больной: Вы были в Америке? Расскажите, прошу вас! Доктор, довольный: Ну, это было давно, более десяти лет тому. Но я вспоминаю. Я всё в точности, даже и теперь, помню, всё до мелочей: как ко мне прикоснулись в толпе, как толкнули сбоку, как чья-то горячая рука проникла в задний карман моих джинсов... Больной: Вы были в джинсах, профессор? Доктор, гордо: Да, представьте, в джинсах. Там признак хорошего тона быть в джинсах. Это же Америка... Больной, поёт: Гу-удбай, Аме-ри-ка, о-о! Твои тёртые джинсы!!! Доктор: Не стоит, успокойтесь. Хотите брому, бромчику, бромилашечки, бромулечку, а? Тю-тю-тю... Смотреть сюда! В глаза смотреть! Больной, затравленно: Только-н не-н сопоставляйте-нен меня-нен с собаками-нен! Доктор: Вы говорите по-фински? Вы не любите собак? Вы боитесь собак? Больших, огромных, злых, кровожадных, свирепых финских собак! Больной, дрожа: Б-боюсь, б-боюсь, доктор, не пугайте меня, ради всего святого, вспомните Гиппократа! Доктор: Это что ещё за зверь? Конь! Мой красный собако-конь! С такими больными, как вы, голубчик, непременно надо обманы проделывать. Хотите брому? Вам теперь полагается брому с содовой. Больной: А можно просто воды? Доктор: Если это есть у животных, почему тому же не быть у человека? Больной: Вы пугаете меня, доктор! Доктор: Бросьте, у вас дежавю. Вы меня когда-нибудь видели? Больной: Н-не-ет... Доктор, достаёт бумажку из кармана: Тут мне про вас написали, помощники, помощнички, мать их! Во-от... (Читает.) «Он застенчив, склонен к сомнениям, болезненно самолюбив, обидчив, наклонен к навязчивости, но он не делает каких-нибудь абстрактных теорий, как психастеник, а у него лишь очень много разных фантазий. Тэ-экс! Он сам вам скажет, что любит размышлять, но на самом деле это его мечтания, фантазирование. Очень интересным моментом, проходящим в течение его жизни, являются его игры своеобразные...» Гм! Инверсия, точно – инверсия! То есть, перверсия, разумеется! Кто писал? Помощник М.? М.?... Кто таков? Не помню. Ладно, продолжим пока... «Он играл сначала в священника, потом в чиновника с бумагами, потом в педагога, теперь – в больного»... Гм! «Он неполноценен в половом отношении»... Как узнали? Как удалось узнать, я вас спрашиваю! Больной: У меня? Доктор: У вас были эротические чувства по отношению к моему помощнику? Больной, твёрдо: «По отношению» - ни-ког-да! Доктор: Уверены? Больной: Так точно, ваше высокопревосходительство! Доктор: Вольно, орлы... (Больной оглядывается, он удивлён множественным числом, применённым «по отношению» к нему.) Вам снилась половая близость с матерью? Больной, не переставая оглядываться, точно кого-то ища: С чьей? Доктор, визгливо: Ну не с моей же! Больной: И не с моей. Доктор: А с чьей тогда? Больной, таинственно: С чьей-то, но пока неизвестно. Доктор: Что вы имеете в виду?! Больной, улыбаясь, смущённо: «Он неполноценен в половом отношении»... Доктор, сначала задумчиво, потом радостно кричит: Кто это?.. А-а! Профессор Осипов! Профессор Осипов писал, что свойством характера психастеника является нерешительность, но если он что-то решает, то проявляет большую настойчивость. Точно! Вы психастеник? Отвечать! Больной, утверждающе, торжествуя: Талант, это всё-таки сила! Доктор: Ай! Больной: И слабый может выдвинуться в жизни, если он талантлив, доктор! Доктор: А? Больной: Вы находите во мне гипоманиакальность? Как я вам? Доктор: Не пугайте меня! Больной: Сколько лет я ждал этого, искал, надеялся, и вот... Доктор: У вас иллюзии, галлюсинации, вы не спали! Больной: Да, я не спал. Мы – не спали. Доктор, трясясь: Что всё это значит? Вы мистифицируете меня! Больной: Это был дружный, это был крепкий, это был здоровый сон. Это был сон из снов, как Песня Песней... Это... Доктор, обрывая: Ай! Больной: ... страсть. Страсть к маркам, к почтовым маркам, к коллекционированию почтовых марок. Там! Там! И он бежит, он забывает о своих обязанностях по отношению к службе, к детям, к... Доктор, неуверенно: Вы... играете? Больной: Когда я был студентом, ко мне пришла одна девочка и просила меня решить несколько арифметических задач, села рядом со мной. Я начал смотреть в задачник, цифры и буквы мелькали у меня перед глазами, но я не воспринимал, потому что в сознании было присутствие этой девочки, её близость, её такая волнующая близость... Она смотрела на меня... Доктор, в бешенстве: Кто?! Больной, не обращая внимания: ...Так хорошо смотрела, так обещающе... (меняя тон, зло) Я не мог решить эти задачи, и она так и ушла. Доктор, с облегчением: Ф-фу! Слава Богу! Больной: Когда я остался один, я всё сделал. Доктор: Бром. Бром вас спасёт. Бром всех нас спасёт от онанизма. И её – в первую голову. Где она? Больной, печально: Там... Доктор: «Там» это не ответ! В вашем положении – не ответ! Больной: Вам не всё написали – там. Доктор: Что-о?! Больной: У меня ещё половой фетишизм – голые ноги. Я люблю разглядывать голые ноги. И ещё, ещё – потеря чувства реальности. Не находите? Доктор, мрачно: Вы боитесь острых предметов, я знаю. Я уколю вас, насквозь. Больной, отпрыгивая в сторону: Мама! Доктор, ненавидяще: Неврастеник. Буквальный неврастеник. Пустышка. Я замурую тебя здесь навечно, а её... её я... Больной, кричит: Ма-ма!!! Доктор, смеётся: Да-да, с ней я сделаю именно то, о чём ты подумал. И раз-з – сделаю! И два-з – сделаю! И три-з-з сделаю, и четыре-з-з-з сделаю! Больной, робко: И пять з-з-з-де-лаете? Доктор, серьёзно: Нет, пять не сделаю. Пять – никогда. Это мой принцип. (Встаёт в позу, с руками на груди, смотрит вдаль.) Больной: Гордый! Доктор: А то! Больной: Эгоист! Доктор: Что-о? Больной: При наших темпах такие работники никуда не годятся. Доктор: Что, что, что, что, что?! Больной: Испугался? Валовый продукт! Доктор, испуганно озираясь: Я обещаю удвоить! Больной, развязно: Видали мы таких удвояйцев, ха! Доктор, сурово: Сколько времени вы имеете право оставаться в больнице? Больной, с вызовом: Как будто ты не знаешь, три месяца. Доктор: Если три месяца пролежать тут, так одно это поможет. Больной, насторожившись: Что - «это»? Доктор: Адонис. Больной: Кто – Адонис? Доктор: Не кто, а что! Вы сердцем никогда не занимались? Больной: Я вообще не лечился никогда. У меня не было времени заниматься собой. Доктор: Но вас выслушивали когда-нибудь? Больной: А что, непохоже? Я же, вот, говорю, вы слушаете... Доктор: Это другое. На одной собаке дело дошло до того, что как только она переступает порог комнаты, так переходит в гипнотическое состояние. Представьте себе, вид чашки, из которой её кормят, делается гипнотизирующим моментом. Дайте ей еду с ладони, будет есть; положите в чашку – входит в транс, засыпает, валится, храпит. Это почти невозможно разрушить. Больной, неуверенно: Но это... собака?.. Доктор: И что с того, неужели вы самовлюблены до того, что откажете собаке в потребности самовыражения? Больной: Н-не откажу. Доктор: То-то и оно! Вы без меня – ничто, голубчик. Вам непременно понимающий человек требуется, иначе вы сами в ничто превращаетесь, меньше чем в собаку, в nihil. Больной: В nihil? Доктор: Именно – в здо-ро-во-го чело-ве-ка! А разве это не nihil? Для меня – nihil! Решительно – nihil! Потому я для вас – и чашка с едой, и еда, и вечность, и счастье, и минута, и небытие. Я – Бог для вас. А вы – для меня. Вы меня как увидите, так уже и в раю. И я вам чуть не до глотания кишки рад. То-то рад, ай-да рад! Здравствуйте, вы меня когда-нибудь видели?..
II.
Та же комната-кабинет, только вид наизнанку. То есть вещи и предметы из коридора внесены внутрь комнаты, а те, что составляли её обстановку ранее, вынесены вон и кое-как составлены и разбросаны в коридоре. Из этой бывшей обстановки свет падает на табличку на двери, золотом по чорному полю, узким прямоугольником, под стеклом с четырьмя металлическими зажимами: «Доктор Павлов», на стол с тумбой, пару стульев, шкап с книгами и специальный шкап с медицинским инструментом и густо исписанными, прошнурованными тетрадями без обложек, ещё – лежак под белой простынёй. Настоящая обстановка кабинета наизнанку составляет линейку из трёх сколоченных один с другим в ряд стульев и стойку вешала; более – ничего, темнота, nihil. На крайних стульях линейки, спиной друг к другу, сидят Доктор и Больной.
Доктор: Сколько часов вам надо было спать? (Больной молчит, считает, шевеля губами и загибая пальцы.) Доктор: Повторяю: сколько часов вам надо было спать?! Больной, кончив считать: Восемь. Доктор: Отчего – восемь? Больной: Гово семотчь. Доктор, покрутив пальцем у своего виска: Что вы видели во сне? Больной: Ноги, голые ноги. Их было две, всегда – две, и всегда голые. Доктор, про себя, то есть «в сторону»: Эге, монотонность его как-то гипнотизирует. (больному:) Значит, ваша роль более-менее пассивная? Больной: Пассивная-ая... ая... я... Доктор: Вот я вас и спрашиваю. Больной: Баю, бай йу. Вам купить? Доктор, гневно: Любовь не продаётся! Больной: Это там. Доктор: Что – «там»? Больной: Там – не продаётся. А у нас, то есть у вас, здесь – продаётся всё. Я, например, продаюсь. Доктор, в ужасе: Она вам заплатила! Сколько?! Больной: Больной, что ли! Доктор: Сам больной! Больной: Бог учит любить друг друга. Доктор: Бога нет. Больной: Для того и учит. Доктор: Это – софистика. Больной: Мистика. Доктор: Я отказываюсь обсуждать несущественные темы. Больной: Я думаю, одно другому не противоречит. Доктор: Здесь нет «другого»! Больной: А я? Доктор: Вы – ничто, вы больной. Больной: Но я – люблю! Доктор: Это только кажется, поверьте. Больной, убеждённо: Верю. Доктор: Ну вот и хорошо, однообразие начало действовать. Выпейте-ка воды. Больной, подымает с полу стакан, пьёт: Вы сделали её солёной. Доктор: Я тут одного напоил, и больше его не видел. Больной: Он умер? Доктор, испуганно: Что вы! Выздоровел! Больной: Откуда это известно? Доктор: Из опыта: человек не пришёл к доктору, значит – выздоровел. Больной: Софистика. Доктор: Мистика! Больной: Расскажите, какое у вас впечатление от неё? Доктор, задумчиво: Я... я теряю от неё работоспособность. Больной: Мне, увы, терять нечего. Доктор: А я? Больной: Что – вы? Доктор: Вам не жалко будет потерять меня? Больной, брезгливо: Я противник половых извращений. Доктор, морщась: Я не о том... Больной, протягивая доктору стакан: Вот, выпейте, - солёная. Доктор, пьёт глотками, сквозь рыдания: Я так привязался к вам... Больной: Что толку? Я от вас ничего не получил и ничему не научился. Доктор: А она? Больной: Вы получаете за это деньги. Доктор, стонет: Подлец, как ты мог! Больной: Я что? Я как все. Доктор: Вы – дикарь, вам брому надо. Больной: И что, стану цивилизованным человеком? Доктор: Это мы сейчас проверим! Больной, испуганно: Эй, чего это вы, а? Доктор, механическим голосом: Методика сводится к следующему. Перед больным ключ с ртутным замыкателем, в качестве раздражителя – ритмический свет с частотой 37 в минуту. Этот ритм совсем не походит ни на дыхательный, ни на пульсовой ритм, он вообще ни на что не походит, и мы на нём остановились. Больному даётся словесная инструкция: нажимать на ключ с такой же частотой, как вспыхивает лампочка. Три минуты больной нажимает вслед за лампочкой, а потом свет гаснет – всё, тьма, мрак и неизвестность, а на ключ надо жать, надо давить на ключ, что силы есть – давить, и давить в том же ритме, что и раньше давил, когда ещё лампочка светила, когда задание получал, когда началось... Ну?! Больной: Баранки гну! Тебе надо, ты и жми. Доктор: Инструкция даётся категорическая: «Когда потухает свет, вы жмёте с той же частотой», и добавлено: «во что бы то ни стало»! Больной, вскакивает, отдаёт честь: Слушаюсь, вашство! Доктор: Отста-авить! Больной, возмущённо: Но я хочу! Я уже хочу! Доктор: Много вас таких. То есть: «много званых, да мало избранных». Заслужить надо. Больной: Но чем? Доктор, зажав нос рукой, гнусавя: Очень медленное отдёргивание руки на условный сигнал. В качестве безусловного подкрепления здесь электрический ток. Он садится и кладёт руки на два электрода, и здесь в качестве безусловного раздражителя даётся электрический ток: он отдёргивает руки. Это сочетается со звонком. Больной: Больно! Доктор: Что, рассуждать вздумали? О своём положении забыли? Вы – больной, вы у меня хуже собаки подопытной, так что извольте – не рассуждать! Больной: Я всё время о боли думаю, но терплю. Доктор: Это рефлекс второго порядка. Пожертвуйте своим завтраком в мою пользу, и всё пройдёт. Больной: Так просто? Доктор: Дёшево отделаетесь. Больной: Я буду жаловаться. Доктор: Наконец-то! Вас, голубчик, сюда и поместили затем, чтоб вы жаловались. Жалуйтесь же! Больной: У вас правды нет. Доктор: А радость жизни, а стремление к цели? Разве это – не правда? Больной: Это не правда, это – ритуал. Доктор: Что есть ритуал? Больной: Радость жизни и стремление к цели. Доктор: Вы с ума сошли! Больной: Я вас боюсь. Доктор: Глубокий неврастеник. Ни настоящей логики, ни настоящей действительности для вас не существует. Хотите бояться, бойтесь: вам никто запретить не в силах. Больной: А вы на что? Доктор: Вам голоса когда-нибудь были? Больной: Внутренние? Доктор: Внутренние. Больной: Да вот же, поют. Доктор: Что именно поют? Больной, напевает: Дум высоких, одиноких непонятны мне слова... Доктор: Довольно. Это иллюзирование, переделка реальной мысли в фантазию. Меня вам не провести. Больной: Скажите: кто стоит во главе страны? Доктор, не раздумывая: Это никому не известно. Больной: Даже тому, кто стоит? Доктор: И стоит, и сидит – никому. Больной: Но это странно? Доктор: Только слабые люди боятся потерять руководителя. Будущее человечества – анонимность. Больной: То есть никогда нельзя будет узнать, кто есть кто? Доктор: И даже кто есть где. То есть это будет безразлично. Тщеславие и гордыня отомрут сами собой. Тягчайшие пороки навеки останутся в прошлом. Никто не сможет вознестись над братом своим. Никому это и в голову не придёт. Больной: Но ведь и любви не станет? Доктор: Любовь – болезнь, совокупность трёх инстинктов – пищевого, полового и агрессивного, мы её победим электричеством, и все тотчас станут здоровы. Больной, истерически: Не оскорбляйте жизнь! Доктор, насмешливо: Поведение в высшей степени пришибленного человека, абсолютно в себя веры не имеющего, совершенно беспомощного человека. Кого-то вы мне напоминаете, что-то я в этом роде недавно читал. Что? Больной: Предупреждаю: я могу испытать религиозный экстаз – с минуты на минуту. Вы готовы? Доктор: Что ж вы раньше-то, а, голубчик? Что ж вы раньше-то, а? Неужели шумят? Больной: Шелестят, шелестят, и язык во рту набухать начал. Доктор: Парэстезия, парэстезия, как же! Больной, вскакивает со стула, всматривается вдаль: Летит, летит! Доктор, тоже вскакивает и смотрит куда-то вслед за Больным: Ах, как жалко, что я не успел подготовиться. Это может произойти чудо. Совершенно можно верить с полным основанием в это. Ах! это расширило бы мой практический кругозор! Это. Ах!
III.
Те же и «Ангел» – существо неопределённого вида и без явных признаков соответствия заявленному образу; предстаёт в виде большого скопления крупных, тяжолых капель прозрачной жидкости, «висящих в воздухе» в трёх шагах за линейкой стульев.
Ангел, голосом Больного: Я предлагаю окончательно отделить человеческую половину мозговой деятельности от животной. Для этого надо всё перемешать и перепутать, тогда будет безболезненно. И вот поэтому я теперь посещаю нервную клинику и посещаю психиатрическую клинику. И то: в жизни ведь бывает тоже разделение людей. Это генетическое разделение животного от человеческого в виде второй сигнальной системы. Обыкновенно такого разделения сколько угодно – мыслитель и совсем плохой художник, или наоборот – есть огромные (доктор, «иллюстрируя» сказанное Ангелом, показывает руками «огромность») художники и плохие, плохонькие даже мыслители, не мыслители, тьфу! Ну, Толстой, конечно, огромный художник, редкий художник наравне с другими и не редкими художниками, но как мыслитель никуда не годится, именно – тьфу! Что это за мыслитель? Анализ показывает – тьфу! Когда он обратился к этому анализу, то кончил нигилизмом, потому что он отрицал науку, отрицал всё. Какая беспомощность второй сигнальной системы! А художник огромный, громадный (доктор, «иллюстрируя» сказанное Ангелом, показывает руками «огромность» и «громадность»). И слов сколько! Куча слов, больше, много больше! (Доктор ещё показывает руками, подпрыгивая и бегая вокруг, стараясь показать «больше» и «много больше».) Теперь меня в этом особенно убеждает высшее проявление животной жизни у обезьян. Нет никакого сомнения, что обезьяны, в сущности, совершенно также от нас сильно отличаются благодаря тому, что у них нет слов. Их мышление такое, какое чрезвычайно легко разобрать и свести на те элементарные законы, которые мы видим на собаках. А разница наступает тогда, когда развивается слово, которое создало для человека вторую сигнальную систему и совершенно переменило его отношение к окружающей среде... Тут Толстой – хороший, отличный пример редкого и редкоземельного художника. Он, можно сказать, меня в этом отношении довершил. Я хотел систематизировать эту штуку, но всё выходило, что материала мало, а с этим случаем можно почти попытаться рискнуть выступить с этой мыслью, то есть объявить об этом, как другим покажется эта штука. Мы с вами разве действительность постигаем чисто словесной штукой?
Доктор, заглядывая под стул: Тогда понятно, что верхушка не срезана, а срезано ниже. Всё-таки это есть из эмпирических намёков. Я после долгих лет медицинской работы понял, как можно придумывать научные теории, но до сих пор не пойму, как можно придумать хорошие рецепты. Но что удивительно: он говорит моими словами! Это ли не чудо!
Больной, осеняет себя крестным знамением, ревёт генеральным басом и нараспев, точно дьякон в церкви или молодой князь Володя Одоевский на масонском собрании: Глас Твой разруши Спасе, смертную всю силу, основания же адова божественною Твоею силою поколебаша-ася-а!
Доктор, закрывая уши руками: Что с вами, голубчик?
Больной: В детстве у меня был симптом, что небо громадных размеров, затем это прошло, теперь вернулось.
Доктор: Макропсия. Рецессия и рецидив. Торможение и возбуждение. Психологическая словесность, болтовня. Вот у меня был Барбос, здоровенный, громадный, огромный (показывает руками), мы его тоже сделали неврастеником, но потому что мы подвергали его разным штукам, постоянно сшибали положительные процессы и отрицательные. Какому-нибудь слабому типу достаточно один раз устроить сшибку, и уже готов невроз, а эту собаку надо было целый год подвергать сшибкам, в конце концов и она потеряла равновесие. Ну и намучились же мы с ней!
Больной: С ним?
Доктор: И с ним, и с ней. Кстати: нужно ли считать, что это существо как бы какой-то полукастрат, четверть или три четверти кастрата, одним словом, некоторый кастратик? У собак это поразительно. Там такая недохватка. Но заручка есть, что без брома и собакам капут. Бром – могущественное средство. Интересно, он, или она – какого пола? Вообще женский пол плаксивый. По виду – похоже на то, водянистая видимость. Спросим насчёт обманов чувств. Я, положим, собаку хочу нарисовать. Рисую, и что же! Свинья какая-то выходит, а то и вовсе – корова. Каков афронт!..
Все уходят в глубь лабиринтов клиники доктора Павлова.
Дер конец.
|
мусье, Ваш несимметричный опус...
я предпочитаю Грина. Кстати, Грин - девальвированное уродство. На мой взгляд. ) нам в солдатском мундире сего не видать, да и судила я его по струнам, которые задевал, не иначе. Странное - когда-то совершенно в юности вызвал пронзительное чувство его рассказ "Она". Больше таких реакций щемящих никогда не испытывала. Вольно, "солдат", не щемись. ) нам чужие енералы не указ. вот! Тургенев: «В вагоне я уронил на пол коралловую головку от моей Busennadel (булавки от галстука – нем.); невзирая на интенсивные поиски, она исчезла навек! В том же купе находилась некая дама в парике, у которой был самый большой нос из всех, что мне доводилось видеть, на кончике подбородка у неё произрастал целый лес рыжих волосков; супруг называл её милым ангелом! Я не выдумываю!»
:) у каждого сфой(так написалось-напечаталось) морфий Но что удивительно: он(а) говорит моими словами! Это ли не чудо! ![[User Picture]](https://l-userpic.livejournal.com/88175885/15783186) | | From: |  likushin |
|---|
| Date: | March 7th, 2014 05:52 pm (UTC) |
|---|
| | Трихина | (Link) |
|
От Ликушина не спрятаться, не скрыться... ) А ведь было же взаправду и такое. С ужасом узнавания прочитала - двадцатилетний опыт изучения собак как он есть. Ужас-ужас-ужас... а теперь на этом основана вся современная психотерапия - и психоанализ, и эриксоновский гипноз, и гештальт-терапия, а главное - бихевиоризм, прямой павловский наследник... открытая бездна. Технологии души - без света, без души, без Бога - и работает... Вышли мы все из шариковых мсье Декарта. ) Наверное. А мне же всё хочется верить, что я не из этих) |
|
