В процессе перерождения марксиста Камэй Кацуитиро значительное место в его пораженческой психологии, возникшей в результате “поворота”, занимало решение так называемой “эго-проблемы” или проблемы “собственного я”, которая имела целью оправдать и спасти себя (“Дзига но мондай”). <…> Камэй в решении проблемы “собственного я”, следуя вслед за Л.Шестовым, считал, что облик Достоевского совмещает в себе черты мученика и вероотступника. Так называемым мучеником Достоевский стал, поднявшись на эшафот, а вероотступником, пройдя через смертную казнь и обретя жизнь, после чего в условиях длительной изоляции “глубокие размышления о «собственном я» неизбежно привели его к не совсем обычной психологии”, а именно – “он начал рассматривать поведение человека во время какого-либо политического движения не как поступок, а как психологию”. <…> Камэй пришел к выводу о том, что “мученичество и миг вероотступничества почти ничем не отличаются друг от друга”» [Выделил. - Л.]. – Т.Киносита. антропология и поэтика творчества Ф.М. Достоевского. СПб., 2005. С. 164-165.
Определённо – всякая попытка решения проблемы «собственного я», базирующейся на поиске гражданином грядущего «идеального государства» верных средств к самооправданию и самоспасению, приводит к утрате «ценностных» ориентиров, к самоуверению в тожестве подвига и преступления, к иудиному целованию «Христом не того сошествия» иуды сатаниста Великого инквизитора. На мой взгляд, представленное иллюстрирует и подтверждает тезисы, высказанные в главах «Высоты падения», «Эпизодов» её и ряде мельчайших её «побочностей».
Ну, чем не сон о злой прелести, а, дамоспода?
