Вот, кажется, неплохая версия к объяснению этого «парадокса», вычитанная в старом одном и почти не известном никому романе. Итак, - сцена на поминках самоубийцы – русского беженца из «Совдепии» (1920-е годы):
« - Я удивляюсь, - задумчиво заметил князь, - как все-таки мало самоубийств среди наших беженцев. Ведь какая жизнь: страшно подумать. А вот, подите, - терпят!
- По-моему, тут нет ничего удивительного, Алексис, - строго возразила княгиня. - Большинство беженцев, слава Богу, верующие люди. Православные. А верующий человек знает, что кончать с собой – грех.
- Да, это много значит, конечно, - поддержал княгиню Ковылин. Выпив несколько бокалов вина, он пришел в благодушное настроение и не прочь был поговорить. - Только я бы сказал, что тут играет роль не одна религиозность. Мне кажется, русский человек только тогда и начинает проявлять интерес к жизни, когда его основательно ударят по черепу или ограбят. Ведь почему чеховские герои скулят? Главным образом от переполнения желудка. О чем бы они там ни говорили, о чем ни ныли, ясно чувствуется, что сытно поели перед этим, канальи. Что хорошая прислуга кроме того есть, что дела у них, в сущности, немного, а иногда и совсем нет никакого. Сила русского духа в том, по-моему, и заключается, что мы тоскуем, когда у нас есть достаток, и жизнерадостны, когда ничего нет». - А. Ренников. Души живые. Белград. 1925. С. 106-107.
